В прошлом году, познакомившись с операционной системой Linux Mint, я написал небольшой комплиментарный пост. Разработанная сообществом энтузиастов ОС уже ни в чем не уступала Windows, а при более детальном знакомстве стали проявляться ее неоспоримые преимущества.
И что самое интересное - некоторые из них относились не к технической функциональности, а социальной. Я вдруг перестал ощущать нависающего надо мной корпоративного монстра, непрерывно напоминающего о своем присутствии хрустом винчестера в режиме покоя. Да и сам интерес к Linux был спровоцирован отказом Windows 10 в поддержке видеокарты моего нетбука. Оказалось, что многие задачи можно решать намного проще и эффективней, а некоторых проблем в Linux просто не существует. Такой, например, как угроза заражения вредоносным программным кодом. Свобода при настройке интерфейса по сравнению с Windows кажется просто невероятной. Вот это чувство свободы - самое главное преимущество моей новой операционной системы. Я словно снова пережил падение берлинской стены.
И это на самом деле так. По исторической значимости эти события можно считать равноценными. Linux Mint является символом поражения гигантских корпораций перед мощью сетевой кооперации миллионов энтузиастов. Кучка топ-менеджеров, одержимых жаждой наживы и власти, не сможет противостоять заинтересованности миллионов в живом творчестве.
Но я не был первым, кто сумел оценить масштаб происходящих социальных перемен. Об этом свидетельствует интервенция Microsoft в область открытого программирования (Microsoft is buying control of Linux, Can't beat 'em? Buy Them! | My Thoughts on IBM, MS buying into Linux). Энтузиасты Linux задаются вопросом: какова в этом случае цель владельцев самой закрытой операционной системы? Промежуточные цели могут быть разными, даже противоположными - от разрушения инфраструктуры организации открытого программирования до приватизации результатов их деятельности. В любом случае, будут применены методы, не имеющие отношения к честной конкурентной борьбе.
Открытым остается вопрос: возможно ли вообще разрушить самоорганизующееся сообщество открытого программирования? Второй открытый вопрос: возможно ли приватизировать продукт труда миллионов энтузиастов, подписав какие-то бумажки с несколькими из них? Каким образом в данном случае регулируется старое, доброе право частной собственности? Похоже, что в ближайшее время потребуется сотрудничество миллионов юристов-энтузиастов, готовых посвятить себя разработке новых юридических норм в эпоху сетевой кооперации.
И что самое интересное - некоторые из них относились не к технической функциональности, а социальной. Я вдруг перестал ощущать нависающего надо мной корпоративного монстра, непрерывно напоминающего о своем присутствии хрустом винчестера в режиме покоя. Да и сам интерес к Linux был спровоцирован отказом Windows 10 в поддержке видеокарты моего нетбука. Оказалось, что многие задачи можно решать намного проще и эффективней, а некоторых проблем в Linux просто не существует. Такой, например, как угроза заражения вредоносным программным кодом. Свобода при настройке интерфейса по сравнению с Windows кажется просто невероятной. Вот это чувство свободы - самое главное преимущество моей новой операционной системы. Я словно снова пережил падение берлинской стены.
И это на самом деле так. По исторической значимости эти события можно считать равноценными. Linux Mint является символом поражения гигантских корпораций перед мощью сетевой кооперации миллионов энтузиастов. Кучка топ-менеджеров, одержимых жаждой наживы и власти, не сможет противостоять заинтересованности миллионов в живом творчестве.
Но я не был первым, кто сумел оценить масштаб происходящих социальных перемен. Об этом свидетельствует интервенция Microsoft в область открытого программирования (Microsoft is buying control of Linux, Can't beat 'em? Buy Them! | My Thoughts on IBM, MS buying into Linux). Энтузиасты Linux задаются вопросом: какова в этом случае цель владельцев самой закрытой операционной системы? Промежуточные цели могут быть разными, даже противоположными - от разрушения инфраструктуры организации открытого программирования до приватизации результатов их деятельности. В любом случае, будут применены методы, не имеющие отношения к честной конкурентной борьбе.
Открытым остается вопрос: возможно ли вообще разрушить самоорганизующееся сообщество открытого программирования? Второй открытый вопрос: возможно ли приватизировать продукт труда миллионов энтузиастов, подписав какие-то бумажки с несколькими из них? Каким образом в данном случае регулируется старое, доброе право частной собственности? Похоже, что в ближайшее время потребуется сотрудничество миллионов юристов-энтузиастов, готовых посвятить себя разработке новых юридических норм в эпоху сетевой кооперации.
Nav komentāru:
Ierakstīt komentāru