Иисус Христос и принц датский Гамлет

В сентябре прошлого года я изложил свое понимание евангельской притчи о Христе и фарисеях, обратив внимание на противоречие между тем, что сказал сын божий и тем, что имеют в виду современники, когда цитируют "кто без греха, первый брось в нее камень". Потому что намного важнее то, чего он не говорил. Он не сказал, что женщина, обличенная в прелюбодеянии, не грешила. Он не сказал, что на грехи не нужно обращать внимание. И он не сказал, что сокрытие греха равнозначно его прощению. В уже не раз упоминавшейся мною статье подчеркивается, что христианское прощение не требует обязательного раскаяния грешника. Но констатация самого факта грехопадения, я думаю, необходима.

    В статье "Иисус и фарисеи" речь шла об "одной слезинке ребенка" Ивана Карамазова, противопоставленной христианскому догмату всепрощения. Теперь я предлагаю взглянуть через призму евангельской притчи на трагедию Шекспира "Гамлет". У Шекспира есть пьеса, чей сюжет близок ветхозаветной книге Иова - это "Король Лир". Сюжет "Гамлета" напоминает нам библейскую притчу о Каине и Авеле. Кто-то может спросить: разве в соответствии с христианской заповедью принц датский не должен был простить убийц вместо того, чтобы губить других и себя в пламени бесплодной жажды мести? Именно этот упрек часто звучит в адрес другого литературного героя - графа Монте Кристо. Здесь важно понять, чем ситуация Гамлета отличается от истории узника замка Иф. Жертвы второго узнают о причине свалившихся на них несчастий post factum. Раскаяние не входит в список его орудий мести. Да они на это и не способны. Но неспособность героев Дюма к раскаянию обусловлена жанром приключенческого романа, который, как и современные боевики, не предусматривает психологической глубины. Что касается Гамлета, то его поступки нельзя объяснить простой жаждой мести. Если Монте Кристо тайком плетет нить заговоров, принц датский почти открыто обвиняет дядю и мать в убийстве отца. Его поступок выглядит глупо, так как теперь убийца пытается заставить его замолчать навсегда. Но прежде он произносит следующий монолог:

За что прощать того, кто тверд в грехе?
У нас нередко дело заминает
Преступник горстью золота в руке,
И самые плоды его злодейства
Есть откуп от законности. Не то
Там, наверху. Там в подлинности голой
Лежат деянья наши без прикрас,
И мы должны на очной ставке с прошлым
Держать ответ.

Здесь речь идет не о "реальности жизни", в которой "дело заминает преступник горстью золота в руке", а о "подлинности голой", где "лежат деянья наши без прикрас". И перед лицом этой достоверности убийца своего брата слаб и беззащитен. Когда Иисус говорит фарисеям "кто из вас без греха, первый брось в нее камень", то имеет в виду земных судей. Но ведь суд божий при этом никто не отменял. И чем крепче христианин в своей вере, тем больше у него уверенности в том, что грешник в первую очередь губит свою душу. А что может быть для него хуже? Поэтому истинно верующий христианин не только готов простить грешника, но и сочувствует ему как человеку, обреченному на самую страшную в его понимании участь. И в монологе короля ощущается ужас человека, осознавшего реальные последствия содеянного. Позже Достоевский в "Преступлении и наказании" развил эту мысль до логического конца. Но как и в евангельской притче, где Христу противостояли способные к рефлексии фарисеи, Гамлету противостоит преступник, воспитанный в христианской традиции. Оставаясь тверд в своем грехе, он, тем не менее, ощущает себя погибшим:

Удушлив смрад злодейства моего.
На мне печать древнейшего проклятья:
Убийство брата.

    Но Шекспир не ограничивается описанием мук совести злодея. В итоге вместе с отцом Гамлета, Полонием, Офелией, Гамлетом, Лаэртом, Гильдерстерном и Розенкранцем гибнет и сам король с королевой. Сплетенные им интриги и заговоры оборачиваются против него. И причина тому - поведение Гамлета, не вписывающееся в привычные каноны рациональности. Его умопомешательство оказывается смертельным оружием против "многоходовок" короля. Как ни странно, но в этой беспросветной трагичности пьесы кроется источник надежды и оптимизма. В ней утверждается, что на каждого Клавдия найдется свой чокнутый Гамлет, который откажется играть по навязанным правилам и в своем безумном упрямстве погубит и себя, и всех участников "пьесы". А это дает надежду, что если не божий страх, то хотя бы страх перед безумцами вроде Гамлета удержит клавдиев от осуществления своих коварных и жестоких замыслов.

    Но вернемся к обсуждению поведения Гамлета. Наше представление о его мстительности складывается под впечатлением от попыток его дяди покончить с ним раз и навсегда. Из-за этого возникает ощущение противостояния двух непримиримых врагов. Но на самом деле Гамлет только пытается узнать правду о смерти отца. Проблема в том, что эта правда для Клавдия смертельно опасна, то есть в этом случае она равнозначна гибели короля. И тогда возникает вопрос: что делать праведному христианину, когда разоблачение греха является самым страшным наказанием грешника? Путаница в этом вопросе нашла отражение в одном из рассказов Конан Дойля о Шерлоке Холмсе, экранизированным под названием "Король шантажа". Шерлок Холмс и доктор Ватсон, пытаясь помочь обратившейся к ним леди избавиться от шантажиста, становятся свидетелями его убийства другой жертвой шантажа, после чего они уничтожают все компрометирующие письма. В этой истории кажется странным то, что у автора нет и капли подозрения в виновности жертв шантажа. Сам факт шантажа нивелирует грехи, изложенные в принадлежащих шантажисту письмах. В рамках современного западного судопроизводства данную ситуацию можно сравнить с незаконно добытыми уликами преступления. Правда, здесь имеется одна большая разница: в случае с уликами речь идет о юридической стороне вопроса. С морально-этической точки зрения доказательство преступления остается в силе. А жертвы шантажа в рассказе Конан Дойля были озабочены как раз этой стороной вопроса. Получается, что великий сыщик прикрывал грязное прошлое "золотоискательниц", потому что только англичан с высоким положением в обществе могли так сильно волновать биографии их жен до замужества.